Его жизненная сила. Об Акмурате Широве

Этот год — год 70-летнего юбилея туркменского и российского писателя Акмурата Широва. Наш постоянный автор и друг Акмурата – Олег Ернев, прислал свои воспоминания о рано ушедшем из жизни талантливом литераторе.

– Знакомься! – обратился ко мне Курбан Чарыев, – твой коллега. – Молодой человек протянул мне руку. – Акмурат Широв. – Рукопожатие его было крепким и длительным. – Курбан сказал, вы – литератор. – Давай на ты: мы ровесники, оба люди пишущие.

– И оба из Ленинграда, – с улыбкой добавил Курбан.

Так началось наше знакомство с туркменским, русским ашхабадско-ленинградским писателем Акмуратом Шировым.

Вторично мы встретились в Ленинграде в Ботаническом саду, где я тогда проживал. Он оказался соседом через Гренадёрский мост на Выборгской стороне, неподалеку от Сампсониевского монастыря. Гуляли с ним по Аптекарской набережной, говорили, в основном о литературе, о современной прозе. Он много читал, знал современных прозаиков и поэтов, со многими из них был не только знаком, но и дружен, т.к. был активным членом клуба молодых литераторов. Я в это время был принят в драматургическую мастерскую Игната Дворецкого. Драматургия его тоже интересовала, но предпочтение в те годы он отдавал всё-таки прозе. Через некоторое время по его рекомендации я тоже стал членом клуба молодых литераторов. Мы оба представили свои литературные труды коллегам в журнале «Аврора», в то время очень весомом литературном издании. Нас приняли благожелательно. Это были два незабываемых творческих вечера. Акмурат уже выпустил книгу «Глиняный мальчик» о своём детстве в Туркмении. Впечатлившись, я начал писать повесть о своём ашхабадском детстве под названием «Оазис».

Как-то мы встретились в ресторане Союза Писателей на Шпалерной.

– Ты прочитал мою книгу? – поинтересовался он, имея в виду повесть «Глиняный мальчик».

– Да, – ответил я, – мне очень понравилось.

Взгляд Акмурата прямой, твёрдый, пытливый. Долго смотрит мне в глаза.

– Вижу, не обманываешь. Другие лукавят. Ты – нет.

– Зачем мне лукавить? В нашей драматургической мастерской мы предельно честны.

Мне действительно понравилась книга: необычные метафоры, краткость, поэтичность прозы. Например, длинную колючку акации ты называешь «деревянной иглой», ломтик дыни, рассечённой ножом, ты называешь «зубы шайтана», а это место, когда ты, опустив лицо в воду, смотришь на рыб, а потом, вытирая стекавшие с лица капли, заключаешь: «Нет, там не мой мир…». Конечно, не твой. Твой мир – пустыня, раскалённое солнце, движущиеся барханы, стада несуетливых черепах. Ты же – глиняный мальчик. – Взгляд его потеплел, глаза слегка подёрнулись влагой, он крепко дружески меня обнял.

– Спасибо! Давай выпьем.

– За твою книгу.

– За «Глиняного мальчика».

Этой книгой он гордился. Она получила хорошие рецензии от многих ленинградских писателей, литературный критик Александр Рубашкин назвал Акмурата «туркменским кафкой», хотя я сравнил бы его больше не с Кафкой, а с Марселем Прустом. А вот что писал о творчестве Акмурата ленинградский писатель и драматург Владимир Арро, ныне живущий в Германии: «Короткие и почти всегда бессюжетные его рассказы и в самом деле поражали попыткой проникнуть в скрытую суть вещей и собственного к ним отношения. Чистота и непорочность, с которыми герой воспринимал мир, соединялись с шокирующей откровенностью, порою доходившей до бесстыдства. Несуетность и смирение восточного созерцателя причудливо сочетались с воинственной аналитикой западного нигилиста». А вот ещё отрывок из статьи об Акмурате Широве в журнале «Звезда»: «Под пером этого замечательного туркменского прозаика даже самый обыкновенный сюжет приобретает черты мифологических историй. А колоритные образы, психологически насыщенные наблюдения, изящные метафоры, сочный, экзотичный язык, и главное, совершенно неожиданные философские углубления не отпускают читателя до последней страницы».

И эти строки о сыне пустыни! О человеке, родившемся в далёком туркменском селе Ходжамбас! Откуда этот потрясающий поэтический дар? А вот откуда: «…народное предание о том, что поэтами становятся милостью божьей, испив из чаши, которую преподносят эрены – бессмертные духи, помогающие героям…

Эрены спустились с неба и шли к нему, неся перед собой золотую чашу. От чаши шло такое ослепительное сияние, что Бакы опустился на колени и, закрыв голову руками, зарыдал…». Это фрагмент из его повести «Сад неведения». Без ложной скромности, Акмурат понимал, что он избран, и к этой своей избранности относился чрезвычайно серьёзно, работая много и плодотворно. Живя в Ходжамбасе, брал конторскую книгу и, уединившись, писал с утра и до темноты. Проживая в Ленинграде, скитаясь без прописки, сначала один, а потом с семьёй, работая в котельной, самозабвенно изучал современную русскую и классическую литературу. Много сил отдавал работе над русским языком, понимая, что это его неродной язык, но только с его помощью он может преодолеть свою провинциальную ограниченность. «…почему я жажду писать на языке, которым плохо владею? Открыв Достоевского, Кафку, Бунина, Акутагаву на НЁМ, исступлённо влекущем, восхищающем до безумия, обволакивающем, как сетью, трудно уже спастись. Если бы они жили на моём родном языке! К моему счастью, прочный фундамент национальных литератур на русском языке давно заложен…»

Он прекрасно овладел русским языком, что подтверждают вышеприведённые рецензии. Его многие «неправильности», которые так мне нравились, восхищали тех, кто знакомился с его творчеством, так же как «неправильности» Гоголя, восхищали его современников. На мой взгляд, прозу Акмурата можно определить, как мистический реализм. Этот поэт-мистик, проза которого насквозь проникнута поэзией, свою эстетическую задачу выполнил. Он сам определил своё жизненное кредо: «Быть поэтом – это быть всегда озарённым, быть наполненным неуёмной любовью, это быть в этом мире, в самой гуще его, всем своим существом и одновременно не быть в нём. Он станет связующим звеном между этим миром и другими. Другими мирами ему казались неощущаемые стороны жизни, невидимые, неуловимые, смутные грани предметов и явлений, тот воздух, тончайший эфир, которым всё окутано, но который многие не могут ни видеть, ни слышать, ни осязать, ни ощущать, ни обонять – обычных органов чувств недостаточно для этого. У поэтов есть особый орган восприятия незримых сторон жизни. Он может связать несвязуемые, на обыденный взгляд, вещи, потому что знает их тайную связь». Как это созвучно философским и эстетическим принципам величайшего персидского суфийского поэта мистика Джалалиддина Руми. Да, золотая чаша была поднесена Акмурату не зря. Он испил из этой чаши и стал Творцом и обладателем большой жизненной силы, не случайно одна из его повестей так и названа «Жизненная сила».

Время шло, Акмурата уже хорошо знали в ленинградских литературных кругах, он сумел попасть на высшие сценарные курсы в Москве. Отучившись, вернулся в Ленинград. Продолжал работать над новыми книгами, но… зов предков доносился до него всё сильнее и настойчивее. И он, отозвавшись на этот зов, забрав семью, распрощался с Ленинградом, и вернулся на Родину, в Ашхабад, где стал активно сотрудничать с киностудией Туркменфильм. Грандиозные планы, прекрасная семья, самый расцвет творческих сил! Ничто не предвещало беды. Физически он был крепче пустынного саксаула, выносливее «корабля пустыни», но кто знает, где сидит «охотник», который целится в свою дичь. Мы называем этого «охотника» судьбой или роком. Наверное, чем ярче, самобытнее личность, тем она привлекательнее для невидимого «стрелка». Акмурат был красив, импульсивен, слишком ярок, чересчур эмоционален, нетерпелив. В один из дней, он случайно захлопнул дверь своего кабинета, ключ остался внутри. Окна на киностудии располагались неподалёку друг от друга, и он решил перелезть из другого кабинета в свой по карнизу. Вылез, пошёл по карнизу, цепляясь руками за выступающие кирпичи. Карниз оказался чересчур узким, «охотник» меж тем уже хладнокровно целился в свою жертву. Акмурат ухватился за один из кирпичей, который плохо держался в засохшем растворе, а «преследователь» нажал на спусковой крючок. Акмурат спиной полетел к земле. Последние слова его, склонившимся над ним людям, были: «Как это больно!» Да, это очень больно, когда благословенная земля теряет своих ярчайших, талантливейших представителей.

Для меня он навсегда остался «глиняным мальчиком» с лицом, измазанным арбузным соком, с блестящим, от избытка внутренних сил, взглядом, прямой, честный, открытый, ранимый, мальчик-озорник, прыгающий с крыш, ходящий по краю балкона или по узкому-узкому карнизу, стремящийся мечтою к звёздам, но принадлежавший земле, родной земле, которая так рано притянула его к себе.

Послав материал об Акмурате в Майнц Владимиру Константиновичу Арро, я получил от него ответ, который привожу почти полностью: «…Колоритный был человек. И путь прошёл удивительный – от кишлака до ленинградского литературного признания. Я был в Ходжамбасе. Как-то мы с художником Мишей Беломлинским и его женой отправились в командировку в Туркмению. Узнав об этом, Акмурад попросил навестить его родителей. Мы охотно это сделали. Были приняты на высоком (районном?) уровне – на коврах. Мне преподнесли бараний глаз, до сих пор не могу прожевать. Родители очень гордились, что мы друзья его сына, а это в кишлаке очень важно. Портрет Вами написан очень хорошо. Я, правда, запомнил не пристальный, а ускользающий взгляд. Но может быть, это потому, что я старше был возрастом, а в общении со старшими есть всякие тонкости… застенчивый мальчик из кишлака, сын овцевода, стал яркой, самобытной фигурой ленинградского литературного андеграунда, и не рядовой фигурой, а лидирующей. В этой фразе все слова удивляют. Многие коренные ленинградцы с отборными библиотеками, нешуточными родословными и кругом общения с трудом проходили свой путь к известности, зачастую ценою отказа от художественных принципов, от веры. А Широв был не только известен, но и признан, издан, оставаясь в андеграунде как художник, не измельчив свой талант. Это особая его заслуга. Он был в андеграунде в прямом и переносном смысле. В то время, когда его приятели и однокашники за ресторанным столиком в доме писателей обсуждали, как идеологически неуловим текст, созданный в художественном подполье, он, Акмурад Широв, распрощавшись с ними, спускался в подлинный андеграунд, в подвал ровно под этим залом, в газовую котельную, и заступал в смену…»

С одной из последних публикаций Акмурата я познакомился, благодаря замечательному Сборнику туркменских писателей за 2015 год, вышедший в Швеции в издательстве «Гун». Это рассказ «Горсть дней». В этом рассказе Акмурат остался верен своей оригинальности, начиная с названия и кончая словотворчеством. Как это звучит красиво: горсть дней! А этот его неологизм – «сладкословная»! Любой писатель написал бы стандартное – «сладкоречивая», но не Акмурат. Сладкое слово – так и чувствуется, как он с удовольствием повторяет это своё лексическое изобретение. Вспоминаю, как он мне однажды сказал: «Ты думаешь, что лучше меня знаешь русский язык? Нет. Может быть, я знаю лучше его, чем ты. – Почему? – удивился я. За плечами у меня в то время уже был филологический факультет, годичное преподавание русского языка и литературы в школе, работа научным сотрудником в литературном музее им. С. Есенина в Константинове. Я был слегка обескуражен. – А потому, – ответил он, – что ты на нём говоришь, как дышишь воздухом, не обращая внимания на то, чем дышишь. Он тебе даётся легко, а мне приходится каждое слово взвешивать на ладони, измерять его удельный вес, переставлять слова туда и обратно, чтобы добиться точного выражения того, что вижу глазами или внутренним зрением».

Вот и этот рассказ… небольшой, но какой ёмкий! Магическое искусство Акмурата заключается в том, что он с помощью слов выстраивает внутреннее пространство, которое содержит многократно больше своего объёма. Рассказ насквозь физиологичен. Представляешь себе этот сундук, в который так и хочется заглянуть вместе с мальчиком с ласковым прозвищем «верблюжонок». В пространстве дома открывается пространство сундука, а через него пространство шкатулки со всем её богатством, ощущаешь себя заворожённым созерцателем этих сокровищ. Наверное, только сам Акмурат смог бы ответить нам на вопрос, как огромный джинн мог уместиться в маленькой лампе Аладдина, но увы…

**

Из сборника «У оврага… за последними домами»

Прозу Акмурата Широва отказывались печатать на родине, и, если бы ни ленинградское отделение издательства «Советский писатель», которое впустило в свет три книги туркменского писателя, эти произведения вряд ли увидели бы свет. Потому с творчеством русскоязычного литератора А. Широва сначала познакомились россияне, в первую очередь ленинградцы, и только потом жители нашей страны, тем не менее, он наш писатель, туркменский. Акмурат Шир, как его называли свои читатели, был влюблен в туркменскую землю. Он боготворил ее. Воспевал в стихах. Но знают Акмурата Шира все же больше как прозаика, чем поэта.

Книга «Глиняный мальчик» в 1984 году ворвалась в туркменскую литературу, как шаровая молния! О ней спорили в литературных кругах почти ежедневно. Читатели восприняли книгу с восторгом, но номенклатурная часть союза писателей – в штыки. Доходило до того, что объявляли эту книгу «писаниной». Однако не прошло и пяти лет, как противники А.Широва признали безоговорочно его стиль: непривычно правдивый и лиричный. В 1988 году вышла его книга «Сад неведения», а в 1990 году – «Жизненная сила».

К концу года он вернулся из Ленинграда в Ашхабад, получил работу на киностудии «Туркменфильм» им. Алты Карлиева. Столичные литературные тусовки перестроечного времени уже не обходились без участия этого талантливого человека. Его слава и известность росла с каждым годом. Но 12 мая 1991 года жизнь А. Широва трагически оборвалась.