Тутовый шелкопряд. Рассказ Олега Ернева (Часть 2)

Начало рассказа Олега Ернева по ссылке.

На следующий день, когда трое друзей пришли в лагерный бассейн, там было полно ребят из отряда детдомовцев. Дружные и многочисленные детдомовцы по силе занимали второе место в лагере, первое принадлежало музыкальному отряду. От группы детдомовцев отделился и подошёл к Гоше очень светлый, почти белёсый блондин. Лихо сплюнув сквозь выбитый зуб и оглянувшись на своих товарищей, он глухо проговорил:

– Гони гусей от Зинки, понял?

– Да, а почему? – ответил тот.

– А потому что её люблю Я (он сделал ударение на «Я»).

– А он её первый полюбил, – вмешался Булыга.

– Ну? – недоверчиво оценивающе посмотрел на Гошу блондин, – Ты-то? – и оглянулся снова на товарищей.

– Я, – ответил Гоша.

– А она тебя не любит. Она его любит, – поддержал приятеля Лёня, указав на Гошу.

Блондин не очень уверенно снова оглянулся на своих, те жестами подсказывали ему, что нужно делать: махали кулаками в воздухе.

– Тогда будем драться, – решительно произнёс детдомовец.

— Зачем? – не понял Гоша.

Блондин не успел ответить, как раздался звонкий голос Булыги:

– Будем. Кодла на кодлу, или один на один?

– Один на один, – блондин снова сплюнул сквозь выбитый зуб: у него это хорошо получалось. – Вечером у бассейна, возле дерева.

– Договорились, – возбуждённо заключил Булыга.

Детдомовский присоединился к своим.

— Не трусь, — успокаивал Егор Гошу. — Синяк ему поставить, и он больше не будет приставать. Там синяк-то ставить негде, хрящи одни. Не бойся.

– Я не боюсь. Я не понимаю.

– Не бойся, если налетят, мы с Лёнькой вступимся.

– Не налетят, они честные, – убеждённо отозвался Лёня.

– Они честные, если Гоха побеждать не будет, а если будет, то налетят. Ты детдомовских не знаешь.

В палате он пошарил в своей тумбочке и вытащил оттуда какой-то предмет, сразу спрятав его в карман. Они вышли из корпуса. Оглянувшись по сторонам, Булыга с таинственной важностью вынул из кармана предмет и показал приятелям.

– Ого! – воскликнул Лёня, – кастет. Свинцовый?

– Конечно, – важно произнёс Булыга

– А зачем? – спросил Гоша.

– Удар сильнее. Если они полезут, нас мало, придётся с кастетом драться.

Ещё не поздно было отказаться, но что-то магическое было в словах, и во взгляде, и в действиях не знавшего колебания Егора. В то время, как Гоша только собирался подумать, понять, как вообще случилось, что ему предстоит драка, из-за чего, что он плохого сделал и так далее, Егор, спрятав кастет, решительно заявил ему: «Пойдём, мы тебе покажем пару приёмов, сразу ляжет».

То, что должно было быть дракой, вовсе не было дракой. Встретились в условленном месте. Егор и Лёня горячо и торопливо что-то говорили Вётлову, показывали какие-то приёмы, подножки, толчки в грудь. Гоша соглашался, кивал, чувствуя всё время как ноет живот и дрожат колени. Ему не было страшно, ему был неприятен сам факт драки, потому что он не чувствовал никакого зла к своему противнику. Не было этого спортивного азарта, который охватил его друзей. Они как молодые гончие всё больше и больше возбуждались, оглядываясь на детдомовских, кучкой стоящих рядом и так же возбуждённо о чём-то говорящих. Глаза Егора и Лёни блестели, они раскраснелись и говорили наперебой: «Старайся в глаз, главное – в глаз или в нос, чтобы кровь… если они бросятся, не бойся, молоти, мы с кастетом…»

Гоша плохо понимал, или даже не понимал вовсе смысла говоримых ему слов, он только прислушивался к холоду внутри живота, к тряске колен и косился на противника. Блондину точно так же, как и Гоше что-то горячо и размахивая руками говорили, советовали. Он с хмурым серьёзным лицом, с засунутыми в карманы брюк руками слушал, кивал, поплёвывая на траву, потом его подтолкнули: «Иди!». Гошу тоже подтолкнули. Блондин подошёл к Гоше и с ходу нанёс сильный удар в нос. Не ожидавший удара Гоша рухнул на землю под торжествующий хохот детдомовцев. Егор, сжимавший в кулаке уже ненужный кастет, и Лёня растерянно и огорчённо переглянулись. Вот и вся драка. Блондин посмотрел с вызовом на Лёню с Егором и ушёл к своим, не забыв фасонисто сплюнуть (мол, знай наших). Обняв его, радостная компания детдомовцев удалилась.

Гоша лежал и смотрел в небо. Голубое и чистое оно виднелось сквозь дальнюю и ближнюю листву, мелкую листву акаций и крупную клёнов. Листья мелко и непрерывно дрожали, на акациях зрели стручки, а на клёнах поспевали серёжки. С левой стороны, где солнце, небо было белёсое, а справа нежное, синее. На одной из веток акации сидел чёрный скрюченный прошлогодний стручок, наколотый на длинную, острую колючку. Листья над ним участливо шелестели. Исчез холод в животе и прекратилась дрожь в коленях. Как хорошо было лежать и смотреть в небо сквозь эти листья, слушать их шелест. Эту лёгкую музыку производили горячие ласковые невидимые пальчики ветра. Ему так полюбился этот стручок, ссохшийся, сморщенный старенький дедушка, он родился на этом дереве, он вырос на нём, он хотел упасть на землю и сделать своё дело: дать семена, которые он взрастил в себе, прорасти в эту землю, как задумано природой, а ему не повезло…

– Тебе не повезло, – обратился Гоша вслух к стручку.

– Чего не повезло? – услышал он голос Егора. – Говорили тебе: бей первым, тогда бы ему не повезло.

Приятели помогли Гоше подняться, повели к крану. Он умылся прохладной, чистой водой.

– Достаточно хорош, нос только вспух. Чего ж ты ему паяльник подставил? Говорили же тебе: «Бей в глаз!», а ты раззява… Пошли.

– Будем план составлять, – возбуждённо говорил по пути Булыга, – Завтра опять будешь драться.

– Зачем? Не хочу.

– Реванш брать надо. Как это не хочешь?! Ты же не хочешь Зинку отдавать!

(Зинку, какую Зинку? Ах да, эту рыженькую девочку с косичками, которая пахнет кукурузой).

– Как это отдавать? – не понял Гоша. – Разве я её брал?

– А не надо было влюбляться, – поддакивал Лёня.

Зина пришла вечером после ужина и принесла большую кисть винограда.

– Я всё знаю, – она чмокнула Гошу в щёку.

Гоше очень хотелось съесть виноград, но ощущение, что это – награда, останавливала его от искуса.

«Награда за что, – рассуждал про себя Гоша, – за то, что дрался из-за неё, или за то, чтобы дрался завтра?» Он смотрел как с аппетитом уплетают виноград его друзья, глотал слюни, но всё-таки удержался и не прикоснулся к винограду.

– Значит так, – обтирая ладонями сочные липкие губы объявил Егор, – завтра мы их вызываем. Посмей только отказаться. Теперь война. Я завтра ещё один кастет найду для тебя. Руку с кастетом держи в кармане, а потом вытаскиваешь и – плюху.

Весь отряд уже спал, палата наполнилась мерным дыханием спящих. Кто-то иной раз спросонок всхлипывал, кто-то вскрикивал во сне или что-то бормотал. Горный воздух был прохладен даже в палате. Гоша встал и, стараясь не шуметь, пошёл к выходу. На одной из кроватей, сжавшись от холода в комочек, спал мальчик, с которого соскользнуло одеяло. Гоша поднял одеяло и осторожно укрыл спящего. Дверь, где спала вожатая, была приоткрыта. Он заглянул и увидел, что она крепко спит. Гоша вышел бесшумно в ночь. Ночь была росистая, свежая, вся чёрно-прозрачная от Луны, которая стояла над горами. Ночь не спала: она звучала непрерывным стрекотанием кузнечиков и цикад, тур-турканьем сверчков. Время от времени эта музыка прерывалась громким лягушачьим хором. Утомившись, лягушки замолкали и тогда слышнее становились скрипочки кузнечиков и пиликанье цикад. В горах кто-то ухнул и разбудил младенца, младенец заплакал так одиноко и страшно, что, если бы Гоша не знал, что это шакал, он бы бросился в палату. Луна была яркой сияющей жидкостью, замороженной в круглый шар небесным холодом, так и казалось, что она сейчас наткнётся на горный пик и, прорвав оболочку, потечёт по горам серебристым потоком. Сидя на скамейке с поджатыми ногами, Гоша смотрел как перемигиваются звёзды, слушал как поёт Земля и думал о том, как хорошо дружить. Звёзды не дерутся, а весело мигая думают друг о друге и о Земле. И кузнечики, сверчки, лягушки отвечают на эти думы о них своими песнями. Звёзды умеют тоже петь, их столько же, сколько кузнечиков и сверчков, и голос каждого отдельного сверчка и отдельного кузнечика – это голос отдалённой звёзды, – думал Гоша. Как хорошо, когда все поют, дружно и весело перемигиваются голосами, заботясь друг о друге. Какие чистые, тонкие и умные голоса, вся ночная Земля – это песенный покров. «Хорошо бы превратиться в песню», – подумал Гоша. Лунный свет чистый и жидкий снова обмыл каждую звёздочку, они заблестели ещё ярче и лучистее, и голоса звёзд слились с голосами Земли, и голос, который родился в душе Гоши, слился с этими голосами, унося его куда-то высоко над горами. Он очнулся от холода, и поёживаясь побрёл к палате. Он хотел вымыть ноги в стоящем у входа тазу, но вода там была мутная (видно, вожатая забыла поменять воду), и после той чистоты и света, который сейчас подарила Гоше ночь, ему неприятно) было вступать в эту муть. Он обтёр ноги о влажную траву и вошёл в палату. Гоша улёгся в кровать и, прислушиваясь к ровному тихому детскому сопению, незаметно для себя заснул.

Продолжение следует.