Нежные пальчики лучей. Рассказ Олега Ернева (Часть 3)

Продолжение рассказал Олега Ернева.

Первая часть.

Вторая часть.

В конце сентября была объявлена хлопковая компания и на уборку хлопка уехал почти весь город. Поехал и Политехникум. Гошин курс, который состоял только из мальчиков, был определён в одном месте, а кипушники, в числе которых было много девочек в другом, трёх-четырёх километрах от эсисовцев. У эсисовцев руководителем был Морис Ваганович. Жили ребята в общем бараке, спали прямо на полу в своих спальниках. Рядом протекал ирригационный канал, в котором купались, стирали и даже иногда пили из него воду. По вечерам после работы собирались возле костра, пели под гитару песни или уходили в поля с гитарой и голосили матерные частушки, из которых самая безобидная, например:

Мы Америку догоним по надою молока,

А по мясу не догоним: … сломался у быка.

Ненормативной лексикой бравировали: она считалась признаком мужественности, так же, как и разговоры о девочках, о половых взаимоотношениях, в которых, если честно, мало кто разбирался; больше хвастались, фантазировали. Перед сном «травили» анекдоты и засыпали под них или под какую-нибудь байку.

Для сбора хлопка всем выдали фартуки, канары – мешки, куда «утаптывался» хлопок. Через неделю руки у всех были исцарапаны острыми краями хлопковых коробочек. По окончании работы канары взвешивались колхозным бригадиром и вес записывался в амбарный журнал. Норму кто-то выполнял, кто-то не выполнял. За невыполнение не ругали. Если бригадир начинал ворчать, Морис Ваганович с улыбкой его прерывал: «Слушай, кончай возмущаться. Они же дети».

– Какие дети! – махал руками бригадир, – смотри, какие здоровые!

– А это потому, что они у меня спортом занимаются.

Павлик справлялся неплохо, а Гоше не удавалось дотягивать даже до половины нормы: в процессе сбора он часто останавливался, задумывался, на ум ему приходили какие-то рифмованные строчки и тогда он вытаскивал карандаш и записную книжку, и записывал. Всё чаще перед ним возникал образ Галочки Мошкиной. И такие строчки, как:

«Ты возникла из дыма костра

И слегка приоткрыла уста.

Ясен губ твоих властный зов

И беззвучье прекрасных слов.

А костёр не тускнел, не гас,

А из дыма – блеск твоих глаз…» предназначались, конечно, же ей. Как «прекрасные слова» сочетались с «беззвучностью» и почему «зов» был «властным» он в это не вникал. Главное, чтобы было, как ему казалось, красиво.

В первые же дни приезда староста курса Рафик Вартанов объявил: «Мужики, надо всем дать кликухи». Все согласились «переименовываться». Таким образом, Юра Сапунов превратился в Сапунчика, сам Рафик Вартанов стал Рафинадом, Павлик Грунковский – Грунт, Вадик Доценко – Доцент, кудрявый симпатичный блондин Толик Петров почему-то стал Синеньким. Гоша же остался просто Гохой. Он тоже, как и Сапунчик играл на гитаре и знал много песен, за что пользовался уважением среди ребят.

В субботу приехала автолавка. Продавать водку было запрещено, но продавец, нарушая правило, лихо заворачивал бутылку в большой бумажный кулёк, и говорил: «Держи свои конфеты… держи печенье…» У многих в руках были такие кульки. Все пили по кучкам. Слышалось отовсюду: «Эх хороша! – или – Здорово пошла!»

– Ну что ты? – нетерпеливо подгонял Гошу Павлик. Сам он уже выпил свою долю. Гоша поднёс кружку к носу и скривился.

– Не могу. Может, надо было вина? – сказал Гоша.

– Водка крепче действует. Папа говорил, что на войне водка, знаешь, как помогала. Перед атакой даже спирт выдавали для храбрости. Мы же сейчас к девчонкам идём.

– Я потом, позже. Когда к ним придём.

Павлик деловито вылил водку из кружки обратно в бутылку и запечатал горлышко хлебным мякишем.

– Как хочешь, – сказал он, – Я думал ты и впрямь собрался быть мужчиной, — вытащил сигареты «Шипка», протянул Гоше. — Будешь?

– Давай. – Они закурили.

– Эх ты, птенец! Ты знаешь, какие девчонки въедливые? Стоит раз попробовать и потом только о них и будешь всё время думать. – Павлик глубоко затянулся. – Хочешь я расскажу, как я первый раз был с девчонкой?

– Ну расскажи.

– Я с одной девчонкой дружил… она мне так нравилась! За пару дней до отъезда в Ашхабад на вступительные экзамены пришёл с ней на танцы провести вечер. Она была с подругой. Познакомила меня с этой подругой и, представляешь, Гоха, исчезла. Я – туда, сюда – где только ни искал, нет её. Пропала. Вернулся, а та с которой меня Алка познакомила, её Таней звали, всё ещё там. Она тоже ничего была, но Алка лучше. Понимаешь, Алка мне вот так нравилась! – Павлик вытащил ещё одну сигарету и нервно закурил, делая глубокие затяжки. Сигарета в его руках подрагивала. Я подошёл к ней: «Вы меня ждёте?»

– На вы? – спросил Гоша.

– Конечно, как полагается джентельмену, она мне: «Вас». Ну пошли мы с ней прогуляться, я злой был как чёрт из-за Алки. У отца лодку взял и через Мургап – на ту сторону.

– И она поехала?

– Смеёшься. А иначе? Она же влюбилась в меня сразу.

– Откуда ты знаешь?

– Она мне доказательство предоставила, – Павлик сделал ещё одну глубокую затяжку, обжёг губы и щелчком отшвырнул окурок. – Ну и там, на том берегу… – Павлик помолчал.

– Что на том берегу?.. – почти шёпотом спросил Гоша.

– Что-что… всё тебе надо объяснять. То самое, – сердито ответил Павлик.

– А потом? Что ПОТОМ?

– Причем здесь потом? Ничего потом. Потом – в лодку, приплыли обратно, домой проводил. Она всю дорогу плакала, больше не виделись, я уехал. Вот и всё потом. Ну и труда мне это стоило.

–- Что? – не понял Гоша

– Опять что. Бантик ей развязывать, вот что. Ну и злой же я на неё был.

– За то, что с бантиком?

– За то, что Алка мне её подсунула. Я Алку хотел, а на ней злость выместил.

– А почему она плакала? Больно было?

– У неё спроси я откуда знаю.

– Что же ты не спросил? Разве не жалко?

– А чего их жалеть?

– Зачем же ты её трогал, если не любил?

– Да катись ты! – огрызнулся Павлик.

– Злой ты, – сказал Вётлов.

– Будешь злой, если у тебя девчонку из-под носа уводят.

– А мне её почему-то жаль, так жаль, эту девочку Таню, – задумчиво сказал Гоша, – Я бы, наверное, в неё влюбился. В девочку Таню.

– Не девочку, – рассмеялся Павлик.

– Дурак, – сказал Гоша. – Мне так их всех жаль, просто сердце надрывается.

– Такие как ты всегда по девчонкам плачут и стихи им пишут. Что ты вчера там насочинял? Ну ка напомни… про дым…

– Ты возникла из дыма костра… это? – Гоша

– Да, да. Это. И дальше?

– И слегка приоткрыла уста…

– Вот! – воскликнул Павлик.

– Что «вот»?

– Про «уста»… зачем она их приоткрыла?

– Ну не знаю, наверное…

– Вот именно, что не знаешь. А я знаю.

– Ну и зачем?

– Целоваться она хочет. Вот зачем. Думаешь, твоя Мошкина не хочет? Ещё как хочет. И дальше, что у тебя?..

– Ясен губ твоих властный зов…

– Вот! – воскликнул Павлик. – Ты же сам всё в твоих дурацких стихах сказал. Властный зов. Она тебя зовёт. Ты сам считаешь, что она тебя зовёт, да ещё и властно. Ты сам понимаешь, что ты пишешь? Или просто каракули чертишь какие-то?

– Ну я… – растерялся смятенный Гоша, не ожидавший такого напора.

Павлик вытащил бутылку, отлепил мякиш, отпил из неё пару глотков, снова запечатал, спрятал в карман. – Вот и начни со своей Галки, раз у ней уста приоткрыты. Целуйся с ней. Развяжи ей бантик.

– Да какой бантик?

– Лиши её девственности. Знающие пацаны рассказывали, что, если лишить девчонку девственности, она как собачонка будет за тобой бегать.

– Как собачонка? – переспросил Гоша.

– Ну, конечно. Физиология, – строго заключил он. – От неё, старик, никуда… Действуй.

Тут раздался крик: «Мужики, эй Гоха, Грунт, Синенький, Сапунчик, уходим!»

---

Шли к девочкам с гитарой, с песнями, с шутками, с игрой «чья кепка улетит дальше». Невдалеке от барака кипушников, Вартанов Рафик объявил: «Мужики, далеко не разбегаться. Два свиста, значит рубка (драка), три – отбой и по домам».

Все разбрелись кто куда. Павлик и Гоша остались одни. Павлик вытащил бутылку, в которой было чуть меньше пол литра, отлепил мякиш, сделал глоток из горлышка, передал бутылку Гоше.

– Ну что, пьёшь?

– Пью, – решительно сказал Гоша, сделал глубокий вдох и, зажмурившись, выпил до дна. Выдохнул. Закусить было нечем, и он обтёр губы рукавом.

– Запей, – Павлик протянул ему фляжку с водой.

Гоша сделал несколько глотков тёплой воды. Первые десять минут он ещё видел перед собой мир неискажённым. А то, что он увидел потом, был вовсе не его мир, это был мир на качелях, лопающийся как воздушные шарики, мир-мираж, дрожащий, зыбкий, оплывший и вместе с тем чувственный, смелый и лёгкий. Самым восхитительным было то, что исчезла какая-то незримая перегородка между миром Вётлова внутри него и миром снаружи, так что мир снаружи хлынул в мир внутри, а тот вылился наружу и всё смешалось, проникло друг в друга и подружилось как на пирушке. Что-то тяжеловатое запрыгнуло Гоше на шею, от чего он шатнулся в сторону и продев невидимые удила, растянуло его рот в неестественную улыбку. И теперь это, сидящее на шее, управляло им и делало с ним всё, что хотело, и Вётлов был счастлив, что не нужно думать самому. Он вдруг увидел, что Павлика уже нет рядом, покружился, но его и вокруг не было. Гоша махнул рукой и решил жить самостоятельно, без Павлика. И он пошёл, куда понесло. Вдруг навстречу ему – Света Исаева с тазиком в руках, в котором было бельё. Света была его одноклассницей. У неё не было родителей, воспитывала её бабушка. Света была невысокого роста, русоволосая, достаточно активная, подвижная, с живым блеском в глазах. Она ловко перепрыгивала через подножки, которые подставляли ей мальчики. Она, как говорят, за словом в карман не лезла, сыпала поговорками. Однажды на Гошин вопрос «сколько время?» Света шутливо ответила: «Два беремя на вязанке дров», что надолго озадачило Гошу, который пытался понять, кто эти «два беремя». Он вспомнил, как совсем недавно перед Новым годом они украшали школьную ёлку. Света стояла на табурете, поставленном на стол. Гоша, аккуратно вынимал из ящика игрушки, освобождая их от ваты и подавал ей. Она их развешивала. Приняв от него звезду, она привстала на цыпочки, чтобы надеть её на макушку ёлки. «Не смей смотреть, – строго, по-взрослому сказала Света. Гоша отвёл взгляд от края её платьица, которое поднялось намного выше предназначенного ему места».

– Привет, Гошка, – услышал он Светин дружеский голос. Света была в сарафанчике, из которого выросли нежные холмики грудей. Взгляд Вётлова остановился на этих холмиках, которые он, почему-то, раньше не замечал. Холмики ему понравились, он протянул руки, чтобы дотронуться до них, а, может быть, и не только дотронуться…

Горчишником приклеилась к его левой щеке крепкая пощёчина.

– Бамс, – глупо ухмыльнулся Гоша.

– Дурамс, – ответила Света и, отодвинув его, с тазиком под мышкой пошла к каналу. Столбик комаров, крутящийся над её головой, вдруг разом переметнулся и расширил столб таких же комаров над Вётловым.

«Я пойду к Мошкиной, – сказал себе Вётлов. – Раз она мне нравится, то и пойду. Ох, как она мне нравится, эту Галка! Глупая ты, Светка, ты даже не представляешь, как мне нравится Мошкина! – Ему вспомнился Павлик, который поделился с ним секретом. И Гоше захотелось, чтобы Галя Мошкина бегала за ним как собачка, никогда не отставая, чтоб рядом всегда была.

– Ко мне. Я лишу тебя девственности, дева Галина, потому что хочу всю жизнь тебя любить. Но ведь всё равно найду, строптивая! – И шатающейся походкой он пошёл искать, где прячется девственность Гали Мошкиной.

Продолжение следует