Верещагины в истории Русской Азии

Ильга Мехти

К годовщине Геокдепинской битвы.

Продолжая тему истории Геокдепинского сражения в русской культуре, признаюсь, что раньше мне всегда казалось, что именно стены крепости Геокдепе запечатлены на известных полотнах В.В. Верещагина. Да, русский художник Василий Васильевич был тесно связан творческой судьбой со Средней Азией, но описанные произведения были созданы им во время службы в Ташкенте в самый разгар операции по присоединению Туркестана к Российской империи.

По приглашению Туркестанского генерал-губернатора Константина Петровича фон Кауфмана, который только что вступил в должность и которому нужно было активно представлять новую имперскую окраину, Верещагин приехал в Ташкент, чтобы вести хронику российских побед. В те дни, приняв делегацию жителей Самарканда, которые выразили покорность России, довольный Кауфман двинул войска дальше в сторону Бухары. А в самаркандской крепости остался гарнизон, в рядах которого был и Верещагин. Однако покорившиеся жители восстали. Потому он, художник, взяв в руки оружие, участвовал в отражении восстания местных жителей. Причем получил орден Святого Георгия. Но тем не менее, этот художник, оставивший нам также много и литературных произведений, искренно описал свои впечатления того времени: «Как сейчас вижу генерала Кауфмана на нашем дворе, творящего, после всего происшедшего, суд и расправу над разным людом, или захваченным в плен с оружием в руках, или уличенным в других неблаговидных делах… Добрейший Константин Петрович, окруженный офицерами, сидел на походном стуле и, куря папиросу, совершенно бесстрастно произносил: “расстрелять, расстрелять, расстрелять!”» . После такой кровавой расплаты за желание свободы Самарканд был включен в состав Туркестанского генерал-губернаторства.

И все же в залитом солнцем крае Верещагин перешел к живописи. Позднее Верещагин часто говорил, что больше всего любит писать солнце, но война побуждает его обращаться к трагическим темам. Конечно, картины Верещагина в первую очередь были связаны с задачами имперской политики, ведь они спонсировались военным российским руководством, и от него требовалось обличение Востока в варварстве. Эта идея была запрограммирована и выполнена в его «Туркестанской серии». Русский художник, нанятый для этой цели, талантливо изображал непонятный русским строй жизни азиатов. В 1873 году Верещагин устроил персональную выставку своих туркестанских произведений в Лондоне. На следующий год состоялась такая же выставка в Петербурге. Русская публика неоднозначно отреагировала на картины Верещагина, где разоблачалась война — она была показана грязным и отвратительным злодейством. Верещагина обвинили в сочувствии к врагу. На фоне глиняной стены азиатской крепости на одной его картине бравый русский солдат только что заколол азиатов, а на другой — их же сородичи хвастают кровавой добычей — отрезанной головой русского офицера. Этими картинами автор показал свою приверженность реализму и обе стороны военного противостояния, но император Александр II выразил своё неудовольствие, а великий князь, будущий император Александр III оставил такое мнение о художнике : «…либо Верещагин скотина, или совершенно помешанный человек». Однако это не помешало через месяц Императорской академии художеств присвоить Верещагину звание профессора, от которого художник отказался. С тех пор центральное полотно той экспозиции – «Апофеоз войны» определяло основные темы творчества Верещагина — война и мир. Хотя эту самую знаменитую картину Верещагин написал под впечатлением от жестокости правителя китайского Кашгара, усмирявшего мусульманское население региона. На переднем плане картины — пирамида из человеческих черепов. На заднем — развалины опустошенного города. Это полотно не утратило силы воздействия на зрителя и сегодня, специалисты и публика продолжают открывать в нем новые смыслы.

До появления смысловых полотен такой силы баталисты, в основном, лишь славили войну и победителей на белом коне. Все поменял Верещагин. Он посвятил свою жизнь тому, чтобы показать человека, воюющего не на парадах, а в ратных трудах и лишениях. Верещагин своими художественными произведениями не успокаивал, он заставлял думать, рассуждать. По сути художник как и Лев Толстой высказывался о пагубности войны для человечества. Только знаменитый писатель использовал слова, а Верещагин — кисти. К тому же он видел намного дальше, определяя главными опасностями не только войну, но и социализм, считая его самоуничтожением людей. Василий Васильевич имел право так понимать жизнь. Он много путешествовал, встречал разных людей, он сам участвовал в боях. Человек большого мужества и хладнокровия, он оказывался там, где было опасно, где свистели пули. Он писал по этому поводу: «В своих наблюдениях жизни во время моих разнообразных странствий по белу свету я был особенно поражён тем фактом, что даже в наше время люди убивают друг друга повсюду под всевозможными предлогами и всевозможными способами. Убийство гуртом всё ещё называется войною, а убийство отдельных личностей называется смертной казнью. Повсюду то же самое поклонение грубой силе и та же самая непоследовательность… и это совершается даже в христианских странах во имя того, чьё учение было основано на мире и любви. Факты эти, которые мне приходилось наблюдать во многих случаях, произвели сильное впечатление на мою душу; обдумав тщательно этот сюжет, я написал несколько картин войны и казней. Я взялся за разработку этих сюжетов далеко не в сентиментальном духе, так как мне самому случалось убивать в различных войнах не мало бедных своих ближних…, но вид этих груд человеческих существ, зарезанных, застреленных, обезглавленных, повешенных на моих глазах по всей области, простирающейся от границ Китая до Болгарии неминуемо должен был показать живое влияние на художественную сторону замысла». Как литератор Верещагин известен своими замечательными очерками и воспоминаниями, перу художника также принадлежит ряд исторических исследований.

Жизнь знаменитого русского художника-баталиста Василия Васильевича Верещагина напоминает авантюрный роман со стремительной сменой декораций, стрельбой, бурными сценами, неожиданными поворотами сюжета. А отражение реализма войны стало страстью Верещагина. Узнав весной 1877 года о начале Русско-турецкой войны, он тотчас же отправляется в действующую армию с правом свободного передвижения по войскам. Василий Верещагин, проклинающий войну, был в числе друзей Д.М. Скобелева и даже по рекомендации Верещагина его брат Сергей был зачислен ординарцем к этому генералу и исполнял при нем самые трудные и опасные поручения. Во время дерзкой атаки под Плевной Сергей Верещагин не вернулся с выполнения задания. Александр — другой брат Василия Верещагина — тоже воевал под Плевной. Получил пулевое ранение в ногу. А в 1880 году был откомандирован в распоряжение Д.М. Скобелева и участвовал во второй ахалтекинской экспедиции. Этот русский генерал-лейтенант, писатель А. В. Верещагин оставил свои впечатления о войне в книгах «Дома и на войне. 1853—1880: воспоминания и рассказы» и «На войне. Рассказы очевидцев». Там воспоминания и о последнем дне туркменской вольницы, когда Геокдепинская крепость уже пала, а холмик Динглидепе быстро заняли русские войска и подняли там свой стяг. Там о кровавом истреблении текинцев: «…Я стою возле штандарта и пристально смотрю в бинокль. Это сам командующий войсками, генерал Скобелев, во главе дивизиона драгун и одной казачьей сотни, с шашками наголо, во весь карьер гонится за бежавшим неприятелем. Чёрной, узкой, бесконечно длинной полосой растянулись текинцы по жёлтой песчаной равнине. Они спасаются в свои родные пески. Позади драгун и казаков остаётся такая же чёрная узкая полоса людей, но уже не живых, а мёртвых… Уже 15 вёрст нёсся Скобелев с кавалерией. Тысячи трупов лежат следом за ними. Наконец, по выражению Лермонтова, «рука бойцов колоть устала», – и Скобелев приказывает трубить отбой. Вот он скачет назад мимо меня, но за стенами, в мундире, при орденах и аксельбантах. Радостный, гордый победой, точно сам бог войны. Да, как и не радоваться. Этот день, конечно, счастливейший в его жизни. Заветная мечта его – когда-либо столкнуться с красными мундирами на границе Индии – по-видимому, приближалась к осуществлению. Взятием Геокдепе, как выражался впоследствии Скобелев, мы открыли себе туда ворота».

В милитаризованной России братья Верещагины честно исполняли свой воинский долг, но они понимали ужас творимого империей, и потому, оставляя нам свои воспоминания кистью или словом, они не грешили против истины. Со временем военные заказы империи в среднеазиатском регионе стали хрестоматийными и понимались только как антитеза войне. Потому они воспринимаются и нами как образы сражений за Геокдепинскую крепость. Та война везде была похожа. Я неожиданно в этом убедилась. Помня картину Верещагина, где группка русских офицеров общается у врытого в землю строения, крытого соломой, я неожиданно увидела такую же землянку по дороге из Геокдепе к горам около закрытого на замок строения, которое местные жители по старой привычке до сих пор называют домом Скобелева.

В начавшейся Русско-японской войне военное руководство не ставило перед Верещагиным конкретных задач. Но художник самостоятельно отправился на Дальний Восток и сразу направился к знакомому ему по турецкой войне вице-адмиралу Степану Осиповичу Макарову. 31 марта 1904 года японские минёры подорвали флагманский броненосец «Петропавловск». В числе первых погибших были Верещагин и Макаров. Интересно, герой фильма «Белое солнце пустыни» Павел Верещагин в конце фильма ведёт баркас, который тоже взрывается. Однако никаких сведений о том, получил ли таможенник такую фамилию от сценаристов фильма специально, или это просто совпадение, не имеется. Но тот Павел Верещагин тоже был против войны, несущей бедствия и смерть.

В эссе «Верещагин без колониализма: как постсоветская Россия не отмечает 150-летие завоевания Средней Азии», ее автор доктор исторических наук Сергей Абашин,  рассматривая ретроспективную выставку художника Василия Верещагина 2018 года в Новой Третьяковке в Москве, задается вопросом, почему эта выставка, посвященная истории российского завоевания Средней Азии во второй половине 19 века, не стала поводом для осмысления российским обществом своего колонизаторского прошлого: «Завоевание Средней Азии, присоединение к империи огромной территории с многочисленным населением и древними, мирового уровня памятниками было представлено властью как триумф, еще одно неоспоримое свидетельство превращения России в мировую державу. Участники военных походов щедро одаривались чинами и орденами. Российские императоры включили в свой титул новую строку «государь Туркестанский». На памятных надписях, размещенных на внешней стороне петербургского храма Спаса на Крови и посвященных достижениям правления Александра II, подчинение Средней Азии, отмеченное перечислением победных сражений, упоминалось в одном ряду с эпохальными либеральными реформами государства. На московском памятнике Скобелеву, который был открыт позже на Тверской улице в Москве, были изображены на равных эпизоды походов генерала в Средней Азии и на Балканах…».

Но со временем среднеазиатская тема оказалась символически вычеркнутой из российской истории несмотря на то, что сама эпоха, сами ее герои и их деятельность вернулись, казалось бы, в информационное и политическое пространство. В России теперь не принято вспоминать колониальную историю.