Из Ашхабадской коллекции

Ильга Мехти

Я, конечно, не помню мой Ашхабад до землетрясения, но я стараюсь о нем узнать больше с помощью старых фото или старожилов. Ушедший в небытие город я оживляю людьми, теми, кто когда-то жил здесь и радовался. И хотя я знаю, что название города идет со времени парфян Ашракидов, я, тем не менее, со всеми вместе повторяю, что Ашхабад — это «город Любви», и потому коллекционирую истории двух сердец, которые соединились на нашей земле. Новая история завязалась в городе на Неве.

Когда в Азиатском департаменте в связи с колонизацией Средней Азии и Закавказья было открыто особое Учебное отделение — офицерские классы восточных языков, то курсант первого выпуска Александр Туманский, чтобы практиковаться в персидском, напросился в новый город Ашхабад, так как узнал, что там живут много носителей этого языка.

Молодой востоковед, которого готовили для консульской или для дипломатической, весьма возможно, и для разведслужбы, все же постарался остаться здесь подольше и, как неординарный человек — знал-то он одиннадцать языков— неожиданно увлекся восточными рукописями.

Одна из значительных открытий Туманского — находка утраченной работы Улугбека и перевод из нее древней рукописи, озаглавленной «Оулуз-и-арбаха», часть из которой «Худуд аль-алам» была опубликована. Обращает на себя внимание также его книга «Военное искусство древних арабов». В Ашхабаде вышел его перевод книги «Родословная Туркмен (Генеалогическое древо туркменского народа) Абульгази Бахадор-хана». Русский востоковед И. Ю. Крачковский вспоминал: «Туманский был одним из редких востоковедов по призванию, а не по профессии».

Читаю в его опубликованных письмах: «P. S. адрес мой Закаспийская область форт Александровск». Это очень далеко от Ашхабада, место ссылки Тараса Шевченко.

Приблизительно через два года после его первой летней поездки Александр Григорьевич вновь возвратился в Ашхабад и провел там семь лет, занимаясь топографией новых русских земель в транскаспийском регионе.

И вдруг среди его рабочих писем совсем неделовое письмо, которое меня наполнило радостным предчувствием очередного ашхабадского романа. «…Теперь Виктор Романович, — пишет Александр Григорьевич своему наставнику, известному русскому ориенталисту барону Розену, — позвольте поделиться с Вами и моей личной радостью. Я встретил ту, которую в самом скором времени назову своей женой. Моя невеста без страха решается ехать со мной в Персию, но Вы себе представить не можете, что мне приходится переживать при мысли о той нравственной̆ ответственности, которую приходится мне брать на себя… проезжать с женой̆ по тем местам, где можно ожидать нападения Курдов и полунезависимых Туркмен. (авторская орфография). К тому же путешествие по Хорасану для женщины представляет огромные трудности. Быть может, ознакомившись и привыкши немного к условиям путешествий по Персии сначала в более лёгкой̆ обстановке, мы в случае необходимости отважимся и на этот путь».

17 февраля 1894 он пишет: «Теперь относительно жены и женитьбы. В воскресение 20-го моя свадьба. После свадьбы мы с женой поедем на несколько дней в Бухару, а за тем возвращаемся в Асхабад и 7-го Марта выезжаем в Персию. Дальше, если окажется невозможным путешествовать с женой (что я предполагаю весьма возможным) я устраиваю ее в Тегеране и поеду остальной путь один. Маршрут мой я предполагаю выполнить следующим образом. Из Узунгана еду в Астрабад, из Астрабада на Шахруд в Тегеран. В Тегеране делаю небольшую остановку и еду в Йезд, Кирман, Шираз и через Исфаган обратно в Тегеран, где думаю пробыть около месяца, а затем в Асхабад…»

Однако Туманский вернулся один, а жену из Тегерана пришлось отправить к родителям. Конечно, их личная переписка не хранится в научных архивах, но я уверена, что из Ашхабада в Россию летели письма любви. Они, конечно, вспоминали церковь, где венчались. Возможно, это было в офицерской церкви Таманского полка, где рядом был сад — любимое место отдыха русских офицеров, где и зимой было много зелени, так как туда специально собирали экзотические вечнозеленые и рано цветущие растения, остатки которых сохранились до сих пор в старых домах кешинцев.

Уже тогда началась эпоха многонационального Ашхабада, о которой теперь складываются легенды. Это особые традиции общности соседей, улиц, кварталов. В России они вспоминали Ашхабад, щедрость его длительного лета не только на фрукты-овощи, но и на особенную атмосферу дружелюбия. В холодное и сумрачные петербургские вечера, они непременно вспоминали ашхабадские летние виноградные беседки, где засиживались за полночь, и с которых ближе к осени парили, кружась, беспилотные виноградные листья, устилая к утру землю желтым ковром. А хозяйки старались убрать свои дворы и тротуары у дома еще до рассвета, полить водой, потому что все, независимо от национальностей, любили свой город, даже если они были просто командированными из России. Непременно так было. Я об этом сужу по высказываниям даже тех генералов, которые пришли с оружием захватывать туркменскую землю, а потом через годы в своих мемуарах признавались, что полюбили наш край. Потому, что Ашхабад нельзя не любить. Они больше не вернулись в Ашхабад. Но оказалась, было что-то у них, что напоминало об этом городе.

В 1900—1905 годы Туманский служил в качестве вице-консула в Ване в Турции.
А в 1911 году уже с тремя детьми Туманская приехала с мужем в Тбилиси, где при Штаб-квартире Кавказского Военного Командования он заведовал такой же школой восточных языков, в которой он учился в Петербурге. В марте 1917 года А.Е.Туманский ушел в отставку с военной службы в ранге генерал-майора.

Продолжалось бы долго счастье их семейной жизни, если бы не трагедия 17 года, которая размолотила уже сложившуюся жизнь огромной империи и их жизнь тоже.
От большевистской революции семья сбежала в Стамбул, где в 1920 году Александр скончался. Его вдова и дети эмигрировали в бельгийский Льеж. Подробности мне помогла узнать русская бельгийка, которая так прониклась моей идеей исследования, что смогла, хоть и с большим трудом, но все же получить в местном архиве сведения о потомках Туманского и его жене. Архивист сообщал в справке, что Елена (так узнала имя моей героини) была графиней (это тоже новость для меня, хотя чего удивляться, г-н Туманский сам был очень древнего дворянского рода). Также стало известно, что вдова была «преподавателем лингвистики», и работала горничной в отеле Льежа. Вероятно потому что, как сказано в справке, она и дети прибыли в Льеж беженцами.

Интересно, что Александр Григорьевич собирал в Ашхабаде манускрипты на персидском, арабском, турецком языках. Он вел обширную переписку со значительными востоковедами российской и зарубежных академий. Большинство его писем сохранилось, но вот ответы тех ученых со штемпелем ашхабадской почты пока неизвестны, а они могли очень многое прояснить в востоковедении. Туманский не расставался с этой коллекцией, то был его постоянный научный багаж при том, что его довольно помотала военная профессия по разным странам и городам. Однако вдова, хоть и жила в трудности, но не продавала самое ценное — восточную коллекцию мужа. О продаже рукописей из таких важных коллекции всегда сразу становится известно ученому миру, так вот о продаже писем академиков-востоковедов до сих пор ничего не слышно. Известно, только, что по просьбе ориенталиста В.В. Бартольда она передала в Институт восточных рукописей древнюю рукопись о географии.

Где сейчас драгоценные архивные документы, пока сложно узнать, но меня греет мысль, что никакие жизненные невзгоды не сломили любовь четы Туманских, и вдова бережно сохраняла рукописный фонд мужа, который он начал собирать в Ашхабаде.