Наши поздравления

Сегодня, 1 января, редакция Хроники Туркменистана сердечно поздравляет Нурмухаммеда Чарыевича Ханамова с днем рождения и желает ему успехов в его важной деятельности!

Нурмухаммед Ханамов — оппозиционный туркменский политик, проживающий в Австрии. Бывший посол Туркменистана в Израиле и Турции. После начавшихся в 2002 году массовых репрессий в Туркменистане был заочно приговорен к пожизненному заключению.

Ниже публикуем отрывки из личных воспоминаний о детстве и юности, о которых поведал нам Нурмухаммед Чарыевич.

*

Я родился в 1945 году. Мы жили в городе Теджен (220 км на восток от Ашхабада). Я жил там до 1951 года. Из-за работы отца мы часто переезжали. С 1951 до 1960 годы жили в нескольких районах Чаджоуской области (сейчас Лебапский велаят). В 1960 году мы вернулись опять в Теджен, и уже здесь я заканчивал среднюю школу. Это был 1963 год. Именно в этот год вместо 10-летки ввели 11-летки. То есть я учился в школе 11 лет.

Жили мы в большом дворе. Двор и одноэтажный дом в одну линию. В этом дворе проживало 6 семей. В углу двора был бордюр, куда высыпали мусор. Туда же кидали уголь с золой. От золы этот мусор постепенно тлел и дымился, а то, что могло сгорать – сгорало. Я помню, когда мне было лет пять или шесть я убегал по забору от роя ос, которых раздразнил. И я прыгнул в эту яму. Видимо, я поздно понял, что ноги горят… А шрамы до сих пор остались.

Тогда все комнаты отапливались печками. Помню большую от пола до потолка черную печь – в одном углу. Эта одна печь обогревала все комнаты. Еду готовили на отдельной печке – на чугунной плите с двумя отсеками. Топили дровами и углем, которые можно было приобрести на специальных базах. Машина по заказу привозила уголь и выгружала во дворе – а мы помогали взрослым разносить ведрами уголь по кладовкам.

Кровати не было. Одна спальная комната. Спасли на полу. Кровати появились только в конце 50-х.

Время послевоенное. Много было инвалидов. Не только туркмены. Были и русские, которые жили там еще со времен революции. Фронтовиков уважали. Если мужчина не вернулся с войны – его вдова вторично замуж не выходила, она была предана памяти мужа и воспитывала детей. 

Были ли нищие на улицах? До первой половины 50-х годов все жили бедно. Если лепешка и чай на столе – это уже хорошо.

Послевоенные годы, землетрясение в 1948… Это экономически отразилось на всей республике. Только с начала 50-х начался нормальный образ жизни – улучшилось питание. Уже в достатке был сахар (помню кусковой сахар – который дети любили). Появились макароны, рис (в достаточном количестве). У нас была корова. Мама взбивала сливки. Ничего нет вкуснее лепешки, испеченной в тамдыре, с домашним маслом. Когда горячую только с тамдыра лепешку опускаешь в воду – она шипит. Почему-то нам – детям это нравилось. Конфеты появилось в 50-е годы – подушечка, ириска, леденцы (монпансье). Туркмены в качестве сладости всегда использовали сушенные дыни – это заменяло сахар и мед.

Питьевую воду брали из крана, который был один на несколько дворов. Женщины таскали воду в ведрах с коромыслом и заполняли емкости. На вокзале была водокачка, и те, кто жил рядом с вокзалом – брали воду там. Чтобы не носить воду постоянно – люди делали емкости во дворах и бетонировали их изнутри. Сверху емкость закрывалась бетонной крышкой с люком. Приезжали водовозы и заливали эти емкости водой. А за водовоз платили коммунальным службам – заранее делали заявку и платили. В некоторых регионах были колодцы – чуть ли не в каждом дворе. Это там, где были нормальные пресные воды под землей.

Не все регионы одинаково обеспечивались электричеством. К тому же электричество было не стабильным, могли отключить в любое время. Я делал уроки в первом классе при свете керосиновой лампы. У нас дома был бидончик, и я с ним ходил за керосином в лавку.

Нас в семье три брата и сестра. Дома говорили на туркменском языке. Русский язык я выучил в детском саду. Детский сад располагался в одноэтажном доме. Кормили кашей, пить давали компот или кисель. Воспитательницы были русские. Во время войны была большая эвакуация из России, Украины и Белоруссии. И многие из эвакуированных остались в Туркменистане, пополнили дефицит учителей, воспитателей, медиков.

В первый класс я пошел в 1953 году в Молотовском районе Чарджуйской области. (В 1957 году переименовали в Московский район, а в 1963 вообще был упразднен).  

Я помню день, когда умер Сталин. Мне было 8 лет. Я от чего-то рассмеялся, и учительница поставила меня в угол. «Такая трагедия – а ты смеешься». Митингов не было. Чиновники носили на руках повязки – красные с черными полосками по краям. Каждый год мы ждали начала марта – потому что в эти дни было снижение цен на продукты. После смерти Сталина это прекратилось.

Учился я в русской школе. Это было двухэтажное кирпичное здание. В каждом классе стояли печки. В коридоре стоял титан с водой, и одна кружка была привязана на цепочке (чтобы не унесли). И все с этой одной кружки пили и не брезговали. Буфетов не было. Еду приносили с собой. На родительские собрания мои родители не ходили. Мама была домохозяйка, говорила по-русски плохо – она не любила приходить в школу. Папа работал с утра до поздней ночи. На собрания ходил кто-то из родственников и потом приходил к нам домой и рассказывал маме или папе.

Учительницу начальных классов звали Нина Андреевна. В нашем классе были татары, узбеки, казахи. Русских было не много. Мальчишеские драки если случались, то межрайонные — но не межнациональные.

Мой выпускной вечер был в 1963 году. В школе был радиоузел, и мы старались приносить свою музыку – более современную – записанную на магнитную ленту в бабинах. Это Пьеха, Хиль, Бернес, Трошин, Кристалинская, Великанова… Песня «Ландыши» – это моя юность. На вечере потанцевали несколько часов – танго, вальс – и разошлись. Моих родителей на выпускном не было. Мама, как я говорил уже, не любила такие мероприятия. А отец – как всегда на работе.  Было ли мне обидно, что они не пришли на мой выпускной? Нет. Я привык. Да и потом, я знал, что родители гордились мной.

За те годы, что я учился в школе – жизнь вокруг очень изменилась. Я заканчивал школу в, начале 60-х. Прошел фестиваль молодежи 1957 года. Время стиляг… Модная одежда дошла и до наших районов. В основном шили модную одежду сами. Может быть, поэтому портняжное дело было очень развито. 

У моего одноклассника армянина брат был портным. Он сшил нам стильные модные рубашки. Мой отец из Москвы привез узкие брюки. Мы были популярны в своем городке. Ходили на танцы в парке, там играл духовой оркестр. В старших классах я уже сам играл в оркестре на альтушке (труба). Я самоучка. Музыка была в основном советская. Туркменской музыки не было. Танго, вальс, вальс – бостон. Позже, в мои студенческие годы пошел твист, рок, чарльстон. С нами танцевали в основном русские девушки. Туркменские девушки не танцевали.

Моя будущая жена тоже была моей одноклассницей. Отец у нее был украинец, мать – немка. Во второй половине 30 х – годов ее отца вызвали и потребовали развестись с женой-немкой. Тогда он с женой сели в поезд и сбежали в Среднюю Азию. Так они оказались в Туркменистане. Таких было много – люди сбегали от репрессий подальше от центра. Надо сказать, что это помогало. В Средней Азии их не преследовали, и немцев в том числе. 

На танцы приходили не только ученики русскоязычных школ. Хотя в туркменских школах дисциплина была по строже. Вообще ситуация была странная – обучение в туркменских школах была на туркменском языке, а вузы были только на русском языке. Это ограничивало возможности выпускников из туркменских школ учиться в вузах. Хотя эти ребята быстро осваивали язык — через год – полтора говорили уже без проблем. 

Мода «приходила» через кинотеатры. Может быть еще из Москвы, но мало кто ездил в Москву в те годы. Туркменские девушки и женщины ходили в национальной одежде. Может быть, эта одежда видоизменилась и стала более приталенной. В городах в конце 60-х женщины уже носили не только национальную одежду. В образовании девушек не ограничивали. В селе с этим было сложнее, но в городе девушки ориентировались на учебу и на замужество. Как выходили замуж? Пришли – посватались – и девушку отдали замуж. Это начало меняться только во второй половине 70-х годов. Кстати, интересная деталь. Чем менее грамотная девушка – тем больше калым… Калым был большой — 8–10 000 рублей. Кроме денег – одежда. Баранов много. Ковры. А сейчас уже, говорят, машины и квартиры тоже стали частью калыма.

Недалеко от Теджена (примерно 15 км), в селе Тазе–оба (позже его переименовали в «Советский Туркменистан». После распада СССР вернули старое название) жили все наши родственники по отцу – дед, бабушка, братья отца. Летом мы часто ездили к ним в деревню. Добирались мы обычно на кузове грузовика или на телеге. У одного родственника была своя телега – как такси (их называли арабачи). Он мог отвезти, привезти. Он из села к нам приезжал часто, нас — детей катал. Вообще в ранние 50 годы было много лошадей на улицах. Был ипподром, где проводились скачки. Каждый колхоз имел своих лошадей и устраивались соревнования.

Я помню деда в те годы – он был конюхом в колхозной конюшне. Тогда из отходов хлопковых семян делали жмых. Дед делал из него плитки. Время было послевоенное – и мы отламывали жмых от плиток и ели. Он был очень слаб зрением. Но умудрялся ухаживать за лошадьми. Поэтому его и называли Ханам Кёр (слепой). А Ханам – имя. Отсюда пошла моя фамилия. У туркмен фамилия шла от имени отца. Но у нас осталась от деда. Отца звали Чары. И мы могли быть Чарыевыми. (имя Чары дается четвертому сыну в семье).

Бабушка была знахаркой, сушила травы. Со всего села люди к ней приходили, советовались. Она еще могла лечить руками. Волевая сильная женщина была, самостоятельная до самых последних часов жизни.

Когда умер дед я не помню, я был еще маленьким. А бабушка умерла в середине 50-х. Отец был партийным работником, и у него были сложные отношения с первым секретарем ЦК Туркменистана. Бабушка умерла в период сбора урожая хлопка. Первый секретарь не позволил отцу поехать на ее похороны. «Ты не имеешь право бросать ответственную работу» — заявил он отцу.  Помню, когда отец приехал на кладбище и его слезы… Я впервые увидел слезы отца. Вот такие были времена советские… Хотя… Уже через много лет, в независимом Туркменистане Ниязов не разрешил мне приехать на похороны моего отца. Я работал дипломатом и находился в Турции. Министр иностранных дел разрешил мне приехать, а Ниязов возмутился «самовольством» министра и нецензурно «послал» его… Оппозиционером я не зря стал в своей стране.